Картины менялись одна за другой. Вот отвратительная физиономия врача, его глубокомысленная ухмылка, взлохмаченная рыжая шевелюра и торчащие в стороны уши… Шэдде вспомнил утренний разговор, нелепую попытку врача дать «психологический» анализ состояния Кайля. Между тем любому идиоту понятно, где зарыта собака. Как сказал врач? Забияка? Как бы не так! Саботажник, вот кто Кайль. Правда, сейчас развелось видимо-невидимо всяких мудрецов, которые самые простые вещи ухитряются объяснить так заумно, что уши вянут. Убийца теперь уже не убийца, а человек с ущербной психикой, не способный отличить плохое от хорошего. Его, видите ли, надо жалеть, вы должны понимать, что его нужно лечить, а не наказывать. Вот только жертвам этого «больного» никто и ничто уже не поможет…
Но кто это еще так нагло появляется в поле его мысленного зрения — высокий, стройный, элегантный, с презрительной улыбкой? Конечно, же Саймингтон! Шэдде почувствовал, как все в нем напряглось. Такое ощущение всякий раз возникало теперь в Шэдде, стоило ему увидеть Саймингтона, и это начинало серьезно его беспокоить.
Но вот наконец и единственный из всех: старина Рис Эванс, добрый, надежный, преданный, без всяких выкрутасов, первоклассный специалист, строгий командир… А это еще кто? Ну, конечно же, его первый помощник — тупой и ограниченный педант. Только о том и заботится, чтобы начальство не подумало о нем плохо. Настоящий болван. Разумеется, он понимает, что я вижу его насквозь, и потому ненавидит меня. А сколько форса на себя напускает! Ему, конечно, известно, что произошло тогда в проливе Ломбок… Воспоминание о той истории, словно стилет, пронзило сознание Шэдде, но мучительным напряжением воли он заставил себя обратиться в мыслях к Госсу, к Уэдди, к Дуайту Галлахеру. Вспомнив об американце, Шэдде гневно поджал губы и чуть не задохнулся от возмущения, Нет, почему, в самом деде, на британских кораблях обязательно должны плавать американские офицеры? Как можно было допустить подобное унижение? Подумать только: американец командует основным оружием английского военного корабля! Это же гнусный политический трюк, изобретенный бандой беспринципных политиканов. Именно они вынудили Англию согласиться на получение шести американских подводных лодок, вооруженных ракетами «Поларис», и выложить по тридцать миллионов фунтов за каждую! Грабеж средь бела дня! И в довершение ко всему эта пощечина — посадить на каждую лодку по американскому офицеру, которому принадлежит последнее слово, открывать или не открывать огонь…
А это кто? Элизабет? Она! Бледная, грустная, какая-то далекая, с немым вопросом во взгляде… Фраза за фразой он восстановил в памяти ее последнее ужасное письмо. Шэдде читал его много раз, знал наизусть, однако сейчас снова и снова вдумывался в каждое слово. Может, он пропустил что-нибудь или не понял?..
От всех этих размышлений у него разболелась голова. Нет, нужно думать о чем-то другом. Он встал с койки и открыл дверь каюты. Так он мог видеть кают-компанию, за которой находился центральный пост. Шэдде решил сосредоточить внимание на доносившихся оттуда звуках. Доклады на мостик к с мостика, доклады из машинного отделения и отсека управления реактором, доклады операторов гидролокаторов и радиолокационной станции, доклады из ракетного отсека. Доклады, доклады, доклады, будь они прокляты! Зачем все это? Они сведут его с ума… Однако торчать тут, у дверей каюты, бессмысленно, нужно лечь и попытаться уснуть… Что это за голоса? Да, конечно, рулевой и телеграфист… А этот шум? Это же топот ног. Топот в отсеке центрального поста, на палубе, покрытой пробковыми матами, топот на лестницах, топот на мостике… Какое-то жужжание… Ну конечно, это шум моторов, вращающих радиолокационную антенну… А потрескивание? Ах да, шум аппаратуры в радиорубке. И все это на фоне мерного гудения главных турбин. Тут уж не ошибешься: такой привычный, такой домашний шум…
Нет, надо взять себя в руки и во что бы то ни стало уснуть…
Шэдде включил свет над изголовьем и взглянул на часы. Без пяти три. Прошло всего полтора часа, как он ушел с мостика, оставив вместо себя Саймингтона. Шэдде бросил взгляд на контрольные указатели курса и скорости: 236 градусов, двадцать узлов. Нет, он не заснет. Шэдде оделся, повесил на шею бинокль и через кают-компанию прошел в центральный пост. Несколько минут он всматривался в экран радиолокатора, запоминая расстояния и направления проблесков маяков на индикаторе кругового обзора и положение судов, оказавшихся в поле радиолокационной видимости. Каждый поворот антенны делал все более отчетливым отображение далекой береговой линии на экране, и Шэдде сличил его с картой. Потом он подошел к эхолоту и сверил его показания с нанесенными на карту глубинами.
Как обычно в подобных случаях, он ни к кому не обращался и не вступал в разговоры с моряками, несущими вахту в этом отсеке. Затем, поджав губы и по-прежнему не обращая ни на кого внимания, он подошел к трапу, ведущему в рубку, и некоторое время всматривался через люк в ночное небо, качавшееся, казалось, в такт с покачиванием лодки. До него донесся свист ветра и шум моря. Он поднялся на мостик.
Дождь прекратился, однако ветер усилился. Слева за кормой показалась бледная полоска рассвета. Всматриваясь вперед, Шэдде разглядел на мостике расплывчатые очертания людей. Он подошел поближе и остановился рядом с самым высоким из них.
— Это вы, первый?
— Да, сэр.
— Скорость?
— Добрых двадцать узлов, сэр.
— Маяк Хобурга еще виден?